Начать хотелось бы с чистосердечного признания: изучать искусство я стала потому, что совсем не умела рисовать. Конечно, в детстве я обожала, зажав синий карандаш в кулаке, накалякать домик-солнышко-собаку, но результат этих усилий был плачевным. Собака более всего напоминала гигантского жука, дом тревожно кривился на бок, а солнце… Ну вы не хотели бы, чтобы оно вам светило.

А главное, я сама настолько остро и болезненно ощущала несовершенство своих каракуль, что довольно решительно, особенно для трехлетки, отказалась от любых дальнейших попыток. Зато стала активно интересоваться альбомами с живописью и очень скоро потребовала повесить над своей кроватью репродукцию «Сада земных наслаждений» Босха — да, вкус у меня был несколько неожиданный, хотя и неплохой. Эту историю я рассказываю практикующему психологу и арт-терапевту Татьяне Алешиной. Я пришла к ней прорабатывать детские травмы и выяснять, что случится с профессиональным критиком и потребителем искусства, когда он вдруг окажется на стороне художника. Татьяна признается, что с таким трудным клиентом сталкивается впервые, а вот с людьми, которые говорят: «Я не могу/боюсь/ненавижу рисовать, чем же вы можете мне помочь?» — наоборот, работает постоянно. «Чаще всего эта установка закладывает- ся в самом раннем возрасте — как случилось и с вами. Сам человек или его окружение создает ситуации, в которых позывы к творчеству пресекаются на корню, а уверенность в своих способностях подрывается. Но с этим можно и нужно бороться, что арт-терапия и делает вот уже больше 80 лет».

Хотя о «лечебной силе искусства» говорят и пишут с тех времен, когда художников перестали воспринимать как ремесленников чуть более продвинутых, чем каменщики или плотники, то есть с начала Высокого Возрождения, само понятие арт-терапии возникло относительно поздно. Его придумал британский художник Адриан Хилл, который в 1938 году, надолго застряв на туберкулезном курорте, сперва сам стал рисовать умиротворяющие пейзажи, а потом собрал группу таких же больных и скучающих и взялся учить их акварели. Результаты удивили всех: клинические показатели его «студентов» заметно улучшились, а уровень тревожности понизился. Хилл не пытался анализировать сделанные ими работы и не особо верил в их художественную ценность, он просто констатировал очевидное: занятия искусством позитивно влияют на человеческую психику и потому подходят для поддерживающей терапии. В своей книге «Искусство против болезней», выпущенной в 1945-м, он довольно романтично описывал «захватывающую ум творческую энергию» и предлагал направить ее на лечение людей с посттравматическими расстройствами — актуальнейший диагноз в год окончания Второй мировой войны. А вот его последователи уже стали трактовать новую теорию максимально широко: речь довольно быстро зашла о помощи пациентам в тех случаях, когда обычная, разговорная терапия по каким-то причинам недоступна или затруднительна. Детям с приступами агрессии предлагали «прорисовывать» свои разрушительные посылы, старикам с деменцией — собираться вместе и восстанавливать нарушенные когнитивные связи и абстрактное мышление при помощи уроков классической живописи, депрессивным пациентам вменялось в обязанность вести художественный дневник, чтобы можно было отслеживать изменения их состояния.

Но хотя Хилл и считается основателем направления, у него были крайне авторитетные предшественники. «Посмотрите хотя бы на школу Баухауз, — говорит Вера Горбушина, художница и создательница лаборатории Gorbushina. lab, которая строит мосты между творчеством и вашей повседневной жизнью. — Арт-терапевтами они себя никогда не называли, но при этом применяли в обучении рисованию техники, соединяющие тело, движение и дыхание. Превращали человека в карандаш». На занятия к Вере приходят очень разные люди — юристы, финансисты, сценаристы, генеральные директора. И большинство со следующим посылом: мы были уже везде — и у психологов, и у коучей, и у экстрасенсов, никто не помог нам разобраться с нашими кризисами. «Иногда речь идет о глобальном сломе, когда человек занимается совершенно непонятным делом с непонятными целями и непонятной мотивацией и постепенно себя разрушает. Кто-то хочет построить свой личный бренд и пытается понять, какое у него «уникальное торговое предложение». Кому-то нужен толчок, чтобы начать что-то принципиально новое — в бизнесе или в жизни», — рассказывает Горбушина. Она уверена, что творческий процеcс, на который она настраивает своих подопечных, дает им возможность единения с собой и помогает сформулировать, что у них внутри есть настоящего. Как это работает? Для того чтобы нарисовать что-то относительно большое — от городского вида до, например, лошади — нужно отказаться от привычного фрагментарного видения и посмотреть на общую картину. Даже одно это упражнение способно сработать как зум у фотоаппарата и отправить вас на новую орбиту восприятия. «Никакую проблему нельзя решить на том же уровне, на котором она возникла», — гласит мудрость, приписываемая Эйнштейну. Так вот именно на этот другой уровень вы и выходите.

По крайней мере такова теория. А на практике, проделав подобные упражнения, я поняла, что моя особенность (оценочным словом «проблема» мне было велено не оперировать) не столько в неумении воспринимать целое, сколько в стремлении к «причесыванию» картинки. Мое зрение функционирует как мощный фотошоп, убирая из пейзажей ненужные детали вроде проводов и уродливых рекламных щитов, а из портретов — неправильные пропорции или диссонирующие цветовые акценты. За толкованием этого удивительного феномена я отправилась к гештальт-терапевту Денису Хломову, который много лет работает с анализом рисунков. «Все дело в насмотренности и ориентации на образцы, — ставит он свой диагноз. — Вы точно знаете, как должна выглядеть картинка, и подсознательно приводите реальность к идеалу, существующему у вас в голове. Сломать такую программу непросто, поэтому я чаще всего ставлю перед пациентами абстрактные задачи: мы накладываем друг на друга цветовые пятна или фигуры, создаем мандалы. Другими словами, подключаем бессознательное».

Такой подход благословил сам отец аналитической психологии Карл Густав Юнг. Он много лет ежедневно рисовал в блокноте мандалы, в которых каждая часть отвечала за один из архетипических образов: так он фиксировал колебания своего я. Ну и еще немножко вызывал духов — в конце концов его мать, дед и бабушка были активными членами спиритического кружка и медиумами. Но тем, кто далек от оккультных поисков эпохи модерна, мандала-терапия тоже может быть полезна, уверяет Хломов: «Это один из древнейших известных человеку способов художественной медитации. Его можно практиковать и самостоятельно. Тогда требуется мысленно поставить в центр какую-то задачу или внутреннюю сложность, которую вы хотите исследовать, и дальше собирать композицию вокруг нее. Но конечно, правильнее всего будет делать это под наблюдением специалиста: он сможет скорректировать направление движения и оценить результаты».

Мне лично десять дней выведения замысловатых (с каждым разом все более и более) концентрических кругов дали твердую уверенность в том, что этот вариант для меня подходит идеально. Во‑первых, реально действуют все те же механизмы, что и в медитации, которая давно выручает в сложных ситуациях. А во-вторых, полностью отключается ужас перфекциониста, потому что никто не скажет: «Твоя мандала неказистая и вообще ни на что не похожа».

Источник Вazaar